— Выключи телевизор, — повторил Шойо.
Освальд ткнул кнопочку «off» и бросил пульт через плечо на койку.
— Ладно, давай поговорим. Для начала, о том, Нэд, как давно ты начал нам врать. С самого прибытия в Оаху или когда нас взяли за жабры. И главное, ради чего ты начал врать.
— Все сказал? — поинтересовался Шойо.
— Пока ответь на это, — сказал Освальд, — а там видно будет.
— А давай, выясним, с чего ты взял, что я вру? У тебя в заднице спрятана рация, или просто дамочка-психолог поездила тебе по ушам? То-то ты у нее сидишь по часу каждый день.
— Дамочка-психолог дала мне пошарить в интернете, ясно?
— Дала пошарить? — лейтенант усмехнулся, — А чем ты за это расплатился, Хоб? Натурой? Не думаю. Деньгами? Вряд ли. Остается информация. Выходит, Хоб, ты нас продал.
Сержант тоже усмехнулся, с некоторым трудом поднялся на ноги и упер кулаки в бока.
— Что продал? — спросил он, — Какую, на хрен, информацию? Мы пятеро ни черта не знаем. Другое дело, ты, Нэд. Ты шептался в дежурке с этим полковником в Оаху, а мы торчали на пирсе. Не знаю, что он тебе сказал, но видимо, что-то секретное, раз даже нам это знать не положено. Может, за эти секреты можно купить одну жизнь, а остальные пять должны пойти на корм акулам? Вот ты и кричишь громче всех «держи вора». У тебя сначала Нол всех продал, потом я. А на самом деле продал всех ты. И тебе надо, чтобы мы все молча сдохли. В море бросят шесть мешков, и один из них будет набит песком. А ты получишь денежки и с новыми документами поедешь валяться на пляже где-нибудь в Австралии.
После этого длинного монолога повисла напряженная тишина. Только режим ошейников удерживал присутствующих от того, чтобы снова набросится друг на друга. Лейтенант продолжал по-турецки сидеть на полу, так спокойно, как будто сказанное его не касалось. Лишь выдержав значительную паузу, он начал говорить.
— Похоже, у нас в команде появился гений. Знакомьтесь, парни, его зовут Хоб, и он знает верный способ, как нас всех вытащить из этой сральни. Просто он очень стеснительный, поэтому до сих пор нам об этом не говорил. Но сейчас мы все очень его попросим, и он, все-таки, расскажет нам свой гениальный план. Давай, Хоб, мы все тебя слушаем.
— Есть боевой устав, — спокойно ответил Освальд, — Я делал то, что положено: выяснял обстановку и характер действий противника. А ты в это время смотрел херню по ТВ и дрочил, но черт с тобой. Так вот, парни, во-первых: нас сдали, так что, рассчитывать нам следует только на себя. Во-вторых, нас пока не поставили к стенке, и это не спроста. Тут надо понимать, в какой стране мы влипли. В Меганезии очень простые законы, а судят по ним обычные ребята, которых выбирают по жребию. Ни тебе прокуроров, ни адвокатов. Примерно как на нашем Диком Западе, лет 200 назад. Ясно, что судят по общественному мнению и по понятиям чисто практической пользы. Как судили матросов с «Норфолка»?
Тут Освальд, меняя тон с рычащего на писклявый и обратно, изобразил приблизительный диалог между судьей и матросом:
«Ты кто такой?»
«Джек Симпл, американский матрос».
«А хули ты влез в наши территориальные воды?»
«Нас сюда командование отправило»
«А что вы здесь должны были сделать?»
«Не знаю, я только ручки крутил и на датчики смотрел»
«А ты знаешь, что лезть на чужую территорию это ай-яй-яй?»
«Знаю, но нам приказали, а я, как все»
«Ну, хер с тобой, Джек Симпл, заплати 5 миллионов штрафа и больше так не делай»
«А у меня нет 5 миллионов»
«Тогда пусть за тебя твое сраное правительство платит. Как заплатит, так отпустим».
— Так вот, — продолжал сержант, уже обычным тоном, — выложил дядя Сэм денежку, и отправились матросы домой, к маме. Потом с офицерами та же история, только сумма в 4 раза больше. И опять дядя Сэм раскошелился. Теперь остался один капитан. Он-то не может сказать, что только ручки крутил. По его приказу «Норфолк» подбил 4 дирижабля, и будь они пилотируемые, ясно, что их экипажам был бы полный аллес. Да и вообще, «Норфолк» это машинка серьезная. Такая подлодка за минуту столько натворить может, сколько мы, со своим убогим эквипментом, за все время службы не наворотили. И что?
Сержант сделал паузу и, убедившись, что его внимательно слушают, продолжал:
— А ничего. Кэп Ходжес живет себе в отеле на Ранафути, по утрам в океане купается, по вечерам с девочками танцует, и по ТВ говорят, что или его тоже отпустят за деньги, или дадут ему лет 5 исправительных работ где-нибудь в местной службе благоустройства, а потом, опять же, домой. Потому что он правильный моряк, а тот приказ ему оффи отдали, американское правительство, то есть. Вот оно и виновато, а он почти что не при чем.
Освальд снова прервался и задумчиво погладил свой бритый затылок. Ему никогда в жизни не приходилось говорить столько времени подряд, а вот на тебе…
— Так вот, я никак не мог взять в толк: почему те ребята жили себе на курорте, со всеми удобствами, как герои, потом за ними целый адмирал прилетел, и с почетом увез домой. А нас — аэрозолем в морду, голыми на палубу, в ошейники, за решетку, и держат, как зверей, а не сегодня-завтра, так и вообще выведут на плац, и шлепнут, как бешеных псов. И все так, как будто мы сами на эту лодку запрыгнули, и сами решили тут в Меганезии кого-то резать, безо всякого приказа. Ну, просто маньяки, в натуре, иначе не скажешь. Думал я, думал, а потом до меня дошло: к нам относятся, как к бещеным псам, потому, что мы так и выглядим. Для любого обывателя мы и есть бешеные псы, которых лучше поскорее пристрелить, пока они кого-нибудь не покусали. А суд в Меганезии, как я уже сказал, из этих обывателей и состоит, и прямая нам дорога к ближайшей стенке. Тогда у меня возник другой вопрос: почему мы еще живы? Тут суд собрать и к стенке поставить — час времени, не больше. Чего они тянут? И полез я опять в интернет за общественным мнением.